Объявление

Свернуть
Пока нет объявлений.

Рассказки от Taiwan-ы

Свернуть
X
 
  • Фильтр
  • Время
  • Показать
Очистить всё
новые сообщения

  • Рассказки от Taiwan-ы

    Я Voevoda.
    Taiwana моя жена.
    Публикуется впервые на этом ресурсе.

    __________________________________________________ _________________
    Немец

    Василий Иванович любил лес. Он часто в одиночку уходил бродить. Охотиться или рыбачить - ему было без разницы. Он просто уходил туда, где привольно, где ели пахнут смолистым дурманом, утка крякает в камышах лесного озерца, глупый линь плещет толстым хвостом… Он любил свою новгородскую землю, любил нутром, первобытно, так любят Мать, так любят Дом, так любят Родину.

    Октябрьским морозцеватым утром Василий Иванович поднялся рано, собрался, свистнул собаку Рексу и отправился туда, где его давно ждали. Конечно, никто его не ждал в лесу. Но в минуты грусти его охватывало… нет, не желание, а непреодолимая тяга к лесу и к «тому» месту. Будто долг. А невозможность объяснить домашним, разделить с ними, выгоняла его из дома пораньше, пока все спали и можно было уйти, не объясняясь.

    Да-а… Тут все изменилось, но и осталось прежним. Спокойно. Василий Иванович долго смотрел вдаль, на розовые от раннего солнца макушки деревьев, потом опомнился, метрах в двадцати обнаружил подходящий островок еще сухой травы и решил сделать привал. Рекса припадала на передние лапы, взлаивала, будто спрашивала: «Ну, что ты возишься, а? Вот же, посмотри, все хорошо, тут мы с тобой и устроимся!»
    «Ну, пусть будет тут, - подумал Василий Иванович, - ничем и не хуже».
    Он неторопливо и основательно устроил маленький привал, огляделся, притащил веток, разжег костерок. Рекса улеглась возле огня и все смотрела на хозяина, мол, видишь, как я все хорошо придумала, какое место я тебе нашла!

    Василий Иванович погрел маленько руки, подумал, потом вытащил из рюкзака черный хлеб, шмат сала, пару огурцов, поллитру и стакан. Отхватил кусок от хлеба и от сала, кинул собаке. Покряхтел, подкинул полешку в костер, повозился немного, устроился. Открыл поллитру, отрезал хлеба. Плеснул в стакан…

    ***
    1942 год

    - Отец, ты в своем ли уме то, а? Да шо ты задумал то, прости хосподи? Ты о нас-то побойся!

    Мать шептала так громко, что Васька проснулся. Проснулся и подумал, что он будет спать дальше. Или делать вид, что спит, но никак уж он не встанет! Рядом на печи всхрюкивали старшие сестры, Галька и Танька. Но мамкин шепот так бил Ваське в уши, что ему ничего не оставалось, как проснуться и прислушаться.

    - Вань… ну, ты с ума сдурел, что ли? Ваня, что ты? Что люди-то скажут? Ведь проклянут же?
    - Слушай, мать, ты мне тут сырость не разводи, поняла! Я те сказал, я сделаю. Ты меня знашь! Я решил уже. Да и пора мне…
    - Ва-а-ня! - мать, удерживая голос, все же взвыла, от чего Васька перепугался, вытаращил глаза и заревел пятилетним басом: «Ма-ам!» И прислушался…

    …А все уже стихло, шепот прекратился, Васька лишь услышал, как быстро хлопнула дверь.

    Сестры спали. Галька чего-то бормотала, а Танька жевала палец во сне. Девчонки! Васька презрительно фыркнул, сполз с печки, шлепнул босыми пятками по холодному полу, вздрыгнул. У-ух!
    В доме было тихо. Васька зевнул в последний раз, от стужи охолонул и пошел в сени, разведывать.
    Бати нигде не было.

    Он пробрался дальше, к сараю, и вдруг услышал мамкин сорванный голос: «Иже Еси На Небеси! Да Святится Имя Твое! Да Будет Царствие Твое! Ныне И Присно И Во Веки Веков!»
    Васька пожался от холода и побег в дом.

    ***
    «Шнеллер, шнеллер!»
    «Курки, яйки!»

    Немецкие войска остановились в деревне. Не сильно зверствовали, нет. Кого-то угнали. Кого-то расселили в сараи, скотники и землянки, но в целом оставили в покое деревню. Только скот и продовольствие забрали. И население загнали работать на благо «великой Германии».

    Ленинград был лакомой добычей. Прилегающие области - плацдармом, жатвой, кормушкой. Которую можно трепать. Новгородцы волей-неволей стали тем буфером, который защищал Ленинград. Ивана не призвали на фронт по причине туберкулеза, а в партизаны он рвался, да Валентина, жена, не пускала. А потом уже стало и поздно: началась оккупация. До войны Иван был бригадиром в колхозе, уважаемым человеком. Во время войны Иван принял решение пойти в старосты при немецкой управе.

    ***
    ... Василий Иванович вздрогнул: слишком близко наклонился над костром, обожгло… Глубоко вздохнул, выпил, плеснул еще…
    Рекса завозилась, вскочила, прилегла ближе…
    ***
    …Вечером того же дня Васька не смел носу казать из-за печки. Потому что мамка с папкой ругались.
    - Черт ты бесноватый, а!? Ты по што, а? Что я людям скажу?
    - Мать, успокойся! Все уж!
    Отец вдруг встал, прикрыл дверь, а дальше Ваське было совсем плохо слышно.

    - Ваня!!!
    - Валя…

    ***
    Иван имел дом и хозяйство. А еще жену и детей. И совесть. Потому Иван пошел в полицаи. Чтобы выуживать информацию у немцев и передавать ее партизанам. Валентина страшилась и страдала, но Иван не мог иначе. Валя знала, что он пошел на это потому, что он был бы иначе не он. Иван не успел уйти к партизанам, но помощь его из тыла оказалась огромной. А еще и возможность сохранить семью, впрочем, то была не самоцель. Сложно. Сельчане его обвиняли шепотом, на него злобно косились. Иван терпел и молчал, никого, кроме жены, не посвящая. Он ловко находил лазейки и придумывал ходы, снабжая партизан информацией и хлебом. Немецкое руководство, чувствуя себя неустойчиво, злилось и искало, искало...

    ***
    1943 год
    Иван попался. За ним пришли однажды утром, мрачным октябрьским утром. Его увели в бывшие конюшни и там били, били страшно и долго: вопрос - неответ - удар. Иван или молчал, или шутил. Пока мог. Потом привели семью, чтобы семья смотрела на пытки. И его снова били. Он снова молчал. Тогда сероглазый чубатый немец приказал: «Расстрелять».

    Иван пошел на расстрел, не осознавая до конца, какой свой собственный подвиг он совершил и как он заставил нервничать врага.
    Кто его сдал - неизвестно. Но потащили его стрелять, и таким это показалось определенным и невозвратным, таким реальным до тошноты, таким «здесь и сейчас», что младший Васька не выдержал…

    Что там соображала мальчоночья голова или не соображала, но вырвался Васька из ослабевших рук Валентины и помчался за батей.

    - Па-а-а-пка! Па-а-апка!

    Васька поскользнулся, шлепнулся, проехал на пузе… Задыхаясь, кинулся носом в добротные немецкие сапоги:

    - Дя-а-деньки-и... Дя-а-деньки! Не-е-т!..

    Он возился в осенней скользи и плакал, и стыдно ему было плакать, взрослому шестилетнему мужчине, и папку - сил нет, как жалко…

    И чудилось Ваське: «Просить, просить дядьков чужих… Как мамку - леденца в воскресенье, когда оденет она парадный свой платок с кистями и красным, втихомолку метнется в потаенное место в сарае, где иконка и свечка попрятаны, постоит, побормочет… А потом добрая-добрая, что хошь у ней проси…»

    - Дя-а-деньки-немцы! Па-а-пку пощадите!

    И плакал, и бормотал, и возился вокруг грязных немецких сапог… И себя забыл, и свою шестилетнюю гордость, ведь соседскому Кирюхе давал тычка и не раз, а тут…

    - Дя-а-деньки-немцы!...

    До хрипоты. До рвоты. До бессилия.

    Иван, битый и страшный, спекшимися окорковевшими губами просил: «Мальца мого… Уведите…»

    ***
    Василий Иванович пошевелил костерок, подумал и подбросил еще полешков: сегодня посидит подольше. Он глядел в никуда, но этот «взгляд в никуда» был все же направленным. На то самое место, где когда-то стояли конюшни. Где пытали и били отца.

    ***
    Так не бывает, но так стало…
    Тот, кто затевал этот расстрел, сероглазый чубатый немец, вдруг дернулся… и велел Ивана вернуть домой…

    Вечером чубатый пришел к Ивану в дом, сел в передней и ухнул по-совиному, мол, я простой германский гражданин и фермер…

    - Я простой фермер. Мне не нужна эта война, в ней я ничего не смыслю. И не хочу ее. У меня есть жена, но мы не можем иметь детей. У тебя, Иван, много… отдай мне Ваську, воспитаю…

    Иван послушал, помолчал. Потом двинулся корпусом, повернул фиолетовую, болезненную голову:
    - Я детьми не торгаш.

    Чубатый посмотрел в сторону, подумал.

    - Гут. Ты мужчина, Иван. Но ты ошибаешься. Великое немецкое государство вырастило бы твоего сына достойным членом общества. Он стал бы обувщиком или плотником, или…
    - Да пошел ты на х…, контра! Тьху!
    И плюнул чубатому под ноги…

    В ту же ночь Ивана расстреляли, а дом сожгли.

    ***
    Василий Иванович выпил еще. Рекса настороженно смотрела на хозяина. Хозяин морщился, тер макушку, с силой жмурил глаза… Потом поднялся устало, растоптал по траве костерок, собрал рюкзак, свистнул, мол, пошли уже, Рекса, домой. Рекса послушно встала, отряхнулась и потрусила за хозяином. «Еще вернемся сюда, первый раз, что ли? - думала Рекса. - А мне и нравится, пахнет тут хорошо, травками да зверем».

    ***
    Закончилась война…
    Так и живет Васька… Василий Иванович… на земле Новгородской. А в меркантильности чужой нет-нет, а проскочит, мол, жил бы сейчас в Германии, как сыр бы в масле… И мы бы с тем сыром…

    Был бы немец…
    Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

  • #32
    То ли с возрастом становишься сентиментальнее,то ли еще что...Кликнул на ветку случайно-и "завис".Очнулся,нащупал мобильник-14 неотвеченных вызовов-а я и не слышал...Низко кланяюсь Taiwan-е.Спасибо.Очень тронуло.
    Торопись не спеша

    Комментарий


    • #33
      Спасибо Любе, Voevoda. Как всегда, всё необыкновенно тонко, эмоционально впечатлительно, талантливо... Нравится читать её рассказы и... опасливо, что ли. Выдергивают они из обыденного, утилитарного. Привычного... И заталкивают в себя, горячо любимого, по-глубже... Спасибо.

      Комментарий


      • #34
        С удовольствием перечитал все рассказы, спасибо Люба, профессионально, с душой и с откликом в сердцах читателей. Молодец!!!

        Комментарий


        • #35
          Угу:), какая еще поэзия:)
          06 янв. 2012 05:19 ::. Поэзия
          Буду я - и будешь ты…
          Лапы ели дразнят хвоей…
          Я тебя всегда укрою,
          От любой спасу беды…
          Будешь ты – и буду я,
          Без единства нету силы…
          Так естественно красивы
          В перелеске бытия…
          В перелеске дремлют сказки,
          Сны и полутень…
          Мы запутаемся в ласке –
          В...

          Добавлено через 2 минуты
          *****************************************
          Мы успеем
          22 окт. 2011 05:50 ::. Проза
          …иногда у меня не хватает сил. Но я всегда думаю о тебе: у тебя хватило бы.
          Когда совсем не хватает сил, я покупаю коробок спичек, приношу его домой. Усаживаюсь, ставлю «Сплин», слушаю. Выкладываю из коробка по спичке – вспоминаю. Перебираю хрупкие, опасные деревяшки. Мусолю между пальцами. Ломаю. Чиркаю нервно о коробочный бок – я делаю с ними, что хочу.
          Потом я иду в кухню, варю кофе.
          Потом я иду спать.
          И фантазирую нашу жизнь.
          Которой не было и быть не могло…
          ***
          Утром меня вызвал наш безопасник. Безопасники – они почти все бывшие КГБ-шники или ФСБ-шники… Если они, конечно, помоложе. Сергей Сергеич – КГБ-шник, судя по возрасту. Он садится напротив, жмурится, заводит разговор о разной ерунде. Но я-то знаю, что эти разговоры не бывают просто так. СС- Сергей Сергеич – все жмурится, и от его улыбки недоделанного чеширского кота меня начинает тошнить. «Не будь дурой, спроси уже!» - внушаю я ему, впрочем, не очень надеясь на силу мысли. СС развлекается. Я подозреваю, что он давно все решил, а теперь смотрит на меня как на Коломбину: ты – яркая, давай пошутим еще!
          «Ну, давай, пошутим» - отвечаю я его ускользающей улыбке.
          -Лариса, вы же отвечаете за экспорт, если я не ошибаюсь?
          Ты не ошибаешься! Ты никогда не ошибаешься, старый осел!
          - Сергей Сергеич, вы все можете прочитать в моем личном деле.
          -Лариса… - он делает паузу, встает, пересаживается поближе ко мне, за одну сторону стола, за одно плечо – фокусник, мать его! – Лариса, мне хотелось бы обсудить кое-что.
          - Начинайте обсуждать, Сергей Сергеич.
          Мне нужны спички. Взять пяток и чиркнуть, и смотреть на пламя, и думать, греться, думать…
          -Лариса, вы – наш лучший специалист, вы это знаете?
          Я улыбаюсь. СС ведет себя как дурак. Не как СС, а как дурак – нельзя же вот так сразу начинать льстить!
          - Благодарю за доверие, Сергей Сергеич.
          -И, - продолжает он улыбаться, - вам, как лучшему специалисту, компания оплатила vacation – отдых?
          -Да, Сергей Сергеич, я безумно благодарна компании. Чудесно отдохнула.
          -Неужели?
          Да что ж ты так сразу? Так сразу портишь нашу веселую игру в «кто – кого»?
          - Однозначно!
          Я поднимаю на него честные голубые глаза. Он вздыхает и молчит. Потом скорбно смотрит:
          - Лариса, ну и как там? Рим?
          - Рим – вечен, Сергей Сергеевич, - вдохновенно начинаю я. – Рим – это начало всего, это не город – это стихия. История. Мудрость. Рим сегодняшний – это философия «после», это энергия спокойствия и равномерности потока...
          - Ну-ну.
          - Что? – я поднимаю на него честные глаза? – Что? Вы не согласны?
          И меня несет дальше:
          -Вы не согласны! Я вижу, чувствую! Вы не считаете значимым то эмпирическое наследие, которым мы можем напитаться, вы считаете…
          - Я считаю, Лариса, что вы обворовали компанию на почти 4,5 тысячи евро. И теперь потрудитесь обозначить, - СС поглядел в сторону, - тот пресловутый эмпирический смысл.
          Я думаю. Мысленно открываю коробок, по одной вытаскиваю спички. Чиркаю мысленно, мысленно смотрю на пламя, хвост которого смахивает мелкую деревяшку в момент… Один-два-три-четыре…
          -Скажите, Сергей Сергеич, но, только честно: что вас-то в этой истории больше всего задевает? То, что я потратила выделенные компанией деньги не на поездку – холодно. То, что вы этого не могли предвидеть – это теплее. То, что вам попало – или еще попадет за непредупреждение растраты – вот это горячо! Совсем горячо! Вы же – хваленая служба безопасности компании!
          Я устала от бесед. Беседы не интересны, предсказуемы.
          СС молчит. Мне странно – отчего он молчит? Все же ясно как стакан воды: ты поймал вора, ты молодец, славный пес-полкан, тебя наградит начальство. Что ты уже предвкушаешь…
          СС молчит. И я тоже молчу. Устало откидываюсь на спинку стула – затекла спина. Спина вообще в последние месяцы меня подводит. То там потянет, то тут. То заколет, то зажмет…
          … Особенно тогда, когда я мыла коридоры… Вот тогда, почему-то, так схватывало спину! Странно, ведь это не самая сильная нагрузка. Но, почему-то, именно тогда, когда я вылетала со шваброй и тряпкой, и подписанным сестрой-хозяйкой ведром «1-е терапевтическое» - вот тогда в сером сумраке коридоров у меня, как нарочно, схватывало спину! И я так и ходила, и мыла – буквой «зю».
          И никого, кроме тебя, не было. Не было рядом. Только ты меня подбадривал. Да медсестры, задержавшиеся дольше обычного на посту, интересовались: «А сколько заплатите за ночное дежурство?»..
          -…сколько же? Сколько вам, Лариса, нужно, чтобы хватило? Вы так откровенно, нагло, пользуясь доверием компании… Я спрашиваю вас, как порядочный человек, а не как должностное лицо.
          - Мне нужно… было… около 20 тысяч евро.
          Ну, что ты мучаешь меня? Давай, я все тебе расскажу. А ты послушаешь, если хватит сил. А, если не хватит, то ты меня как бы «поймаешь», а я тебе как бы «сдамся». И ты, верный пес-полкан, принесешь ценную поноску хозяину: ты умница, ты выследил вора, тебе дадут хрусткую костку…
          Мне же уже все равно.
          Мне нужно было 20 тысяч евро на пересадку костного мозга. Там, в Германии. В Тюбингене. Мне нужно было, чтобы ты не слабел, не лысел и не блевал от химий. Мне нужно было, чтобы все, кто нас тогда окружал – все стали тобой! Одним целым. Потому что, если не влезть в твою шкуру – то ничего и не получится. Дело же даже не в пересадке, а в том, чтобы была вокруг – вера. Вера! И чтобы все, кто рядом, переплелись в этом клубке веры – цеплялись друг за друга, держались, доверяли… Верили! В Бога, в чудо, в пересадку костного мозга – в любую историю, которая помогла бы тебе выбраться. Спастись.
          Я верила врачам.
          И ты верил.
          И мы цеплялись за них, трясли их – как Бога! «Пожалуйста, пожалуйста» - просили, словно маленькие. А они совсем никакие не боги. Устают ужасно. Курят много и много пьют… кофе. Я таскала им кофе, самый дорогой из растворимых. Мне казалось, что если я их задобрю, то ты спасешься.
          Кофе не помогал: на каждом последующем снимке были видны метастазы…
          ***
          Мне жгли пальцы не спички, а бумаги: нашли донора. «Мы успеем, все будет только хорошо – иначе и быть не может» - говорила я тебе.
          И нужно срочно 20 тысяч, и в Германию.
          Долги, кредит, добрые люди… И все равно не хватает…
          ***
          - Лариса, куда вы потратили эти деньги? Отвечайте честно, может, тогда мы найдем способ…
          - Никуда. – Прерываю я безопасника. – Никуда. Я потратила их никуда. Я их просрала.
          ***
          …иногда у меня не хватает сил. Но я всегда думаю о тебе: у тебя хватило бы.
          Когда совсем не хватает сил, я покупаю коробок спичек, приношу его домой. Усаживаюсь, ставлю «Сплин», слушаю. Выкладываю из коробка по спичке – вспоминаю. Перебираю хрупкие, опасные деревяшки. Мусолю между пальцами. Ломаю. Чиркаю нервно о коробочный бок – я делаю с ними, что хочу.
          Потом я иду в кухню, варю кофе.
          Потом я иду спать.
          И фантазирую нашу жизнь.
          Которой не было и быть не могло…
          Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

          Комментарий


          • #36
            Люба, как всегда великолепно. Но... Это не критика, я не литератор, а читатель, и это впечатление читателя.
            И фантазирую нашу жизнь. Которой не было и быть не могло…
            Чувствуется слишком глубокий и длинный жизненный слом, который лежит печатью над всем творчеством. Затрудняет приподняться над ситуацией и событиями в целом, вдохнуть немного позитива и юмора. Рассказы насыщены мощнейшей энергетикой, которая на меня воздействует не всегда благотворно. Любаша не всё так плохо в этой жизни, будет и в нашем окошке солнце. Успехов, здоровья, любви и позитива.

            Комментарий


            • #37
              Вышел сборник. Дружно Лю поздравляем. Сейчас выходит он-же в Италии.
              Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

              Комментарий


              • #38
                не могу читать... слишком больно... и не оторваться...
                Спасибо!
                Если женщина не скрывает свой возраст, значит она нагло довольна собой. :)
                "Сама ты рупор" (long kast)

                Комментарий


                • #39
                  Финские сани
                  23 фев. 2012 04:32 ::. Проза
                  24 февраля 1947 года Тоня вдруг решила, что она сможет съездить в Павловск. Никакого особенного геройства и подвига не предполагалось – предполагалось, что измученная вакуумом бессемейственности, Тоня отыщет родню. В Блокаду все ушли… Тоня вспоминала: троюродная тетка есть, в Павловске…
                  … Она бежала через парк – решила сократить путь. Белки россыпью искрили из-под ног, а Тоня все думала, что она сильная, но глупая: понадеялась вот так, без ответа и привета, без телеграммы…
                  - Девушка, куда вас подвезти?
                  Тоня удивилась, но обернулась. В ее 26 мало, кто называл девушкой…
                  Но обернулась. Парень притоптывал, суетился вокруг странного рода конструкции, но Тоня поглядела на него – взгляд бесхитростный и ясный – и, вдруг, согласилась… Что не согласиться? Военно-морская форма, на вид постарше, но приятный… Парень открытый, приветливый…
                  … И они летели на финских санях туда, куда вело их Седьмое небо… И проговорили все! Всю свою горечь, всю свою юность! О чем только не говорили!..
                  … Через четыре месяца Тоня и Геня поженились.
                  ***
                  Тонина квартира на Московском проспекте в доме 6, совсем рядом с Сенным рынком, сохранилась … Строгая Тоня сразу сказала: «Геня, мы будем жить у меня» - и Геня согласился.
                  …Мерзли в «хоромах», грелись, сложив домиком одеяла, сцепив руки и повторяя: « Я люблю тебя…»
                  И ходили гулять в Юсуповский сад… Там цвела сирень, пахло вечной весной…
                  ***
                  Геню, спустя еще несколько месяцев, переманили из военно-морского флота в ведомство КГБ, Тоня устроилась диспетчером на железную дорогу…
                  Жизнь налаживалась.
                  Они больше не ощущали бездомность и сиротство.
                  ***
                  А через пару лет Тоня поняла, что нет детей… Ну, нет. Как ни старались. Первое время грешила только на себя: намерзлась в блокаду, тяжестей натаскалась… Потом выше пошли, в служебные клиники… Оказалось: в Гене проблема. Выясняли… Выяснили. Но, как сказать?
                  Тоня молча обняла его голову, прижала к себе, прямо к теплому, пульсирующему, горячему сердцу… И Геня все понял.
                  Тогда он впервые плакал, навзрыд, как дитя… А Тоня гладила его голову, шептала что-то успокоительное на ухо…
                  Шептала:-
                  -Люблю… Тебя люблю! Все равно же! Ну и пусть!
                  Геннадий ей в ответ говорил: «Тоня, не мучай себя и не трать силы. Все у тебя еще устроится, уходи, отпускаю…»
                  Тоня сказала: «Дурак ты, Геня! Дурак ты и есть дурацкий, ничего не понимаешь…»
                  И волей своей, как всегда: мы будем жить для семьи! А семья – это твоя сестра Наташа и моя сестра Вера!
                  ***
                  Бог дает по силам…
                  ***
                  Павловск, Павловск… Милый , запущенный парк… Чудесный в своем хаосе… Серые, почти ручные белки.. Клянчат еду….
                  Тоня и Геня – уже Антонина и Геннадий – сняли дачу и жили там, на даче, столько, сколько душе угодно. На работу ездили из Павловска: полчаса на электричке до Ленинграда, затем на метро…
                  Павловск манил: золотая осень! Только там она такая! Только там она соблазняет, зовет: разномастные деревья по осени балуют красками, разноцветьем; можно ловить солнышко в каждом кусте, на каждой лужайке…
                  Потом зима, можно кататься на лыжах и любимых , быстроходных финских санях! И Тоня оборачивалась, а Геня хватал ее разрумяненное лицо в ладоши и шептал, сбивая дыхание от пробежки и от чувства: « Люб-люуу…»
                  Тоня и Геня – навсегда.
                  ***
                  Тоня не сразу почуяла неладное. Как могла – скрывала. Чтобы не мучился, не переживал Геня – у него не самый простой период на работе!
                  Геня вытащил ее боль, вынюхал ее страх…
                  И первый ее инфаркт они перенесли спокойно. Никто и не волновался. Геннадий говорил ей: «Ты сама говорила – есть, для кого жить! Вот, и будем жить!»
                  А сам тосковал, не верил, ел подушки по ночам…
                  ***
                  Уже Антонина Алексеевна и Геннадий Сергеевич.
                  Он уволил ее с работы – она легко подчинилась. В 45 можно сидеть дома, на Московском, по расписанию гулять в Юсуповском саду… Воспитывать кота, закатывать банки на зиму… Выполнять распоряжения врача – закутаться в вату и лечь на полку…
                  Но все возможные и невозможные рекомендации привели Антонину Алексеевну к еще одному инфаркту… А потом к еще и еще одному…
                  Вердикт: сердце – в рубцах, миокард – в клочья, как еще жива?
                  И уже за 50…
                  ***
                  Геннадию Сергеевичу почти 60, Антонине Алексеевне 50 с небольшим…
                  Она, вдруг, всерьез задумывается о смерти, почему?
                  Она начинает готовить «похоронный набор»: темное платье, саван, белые туфли, белье…
                  Ее так скосила болезнь? Но она всю жизнь была очень стойкой женщиной…
                  Она боится за себя?
                  Не поверю. Она всегда знала, что, как и когда ей делать.
                  Она боится за мужа?
                  Но она же всегда была ему опорой, она всегда руководила и направляла. И, кажется, верно…

                  Она боится за мужа!
                  И эта боязнь – не высказанная , не ярко выраженная – это недомолвки, штрихи, полунамеки…
                  Полутона, полувзгляды…
                  Пойди и догадайся! Во мне кипит: бабушка!
                  ***
                  Последние годы они жили круглогодично в Павловске; всю ту же дачу снимали: комната и веранда… Антонина Алексеевна мне часто звонила (могла), на даче был городской телефон.
                  «Кошенька» - вот, как она меня звала. Звонила сама и говорила: «Кошенька, а можно бабушку?» (сестру, мою родную бабушку) – Кошенька, можно хотя бы кусочек?» (она так шутила)
                  -Можно-можно-можно-можно!
                  «Вам, Вашей семье, Вашему дому! Можно все!» - это с моей уже, 8-летней точки зрения.
                  Ему особенно. Геннадию Сергеевичу.
                  За страшную храбрость – жить с кучей женщин (двоюродные сестры, сестры жены, внучки жены, внучатые племянницы жены…), но при этом никого не бояться…
                  ***
                  Антонина Алексеевна ушла глубокой ночью августа 1992 года.
                  Той ночью, именно в тот момент… Я проснулась и почуяла неладное… А дальше уже все стало ясно.
                  ***
                  Спустя время я разбирала коробочку с ее документами и записками.
                  Антонина Алексеевна писала перед уходом. Хранила Мужа. А мне жгло пальцы, выворачивало душу…
                  «Кутик мой, дорогой!
                  Похороните меня или к Нине (свидетельство о смерти Нины и мамы в маркированной шкатулке на трельяже), или, лучше, в крематории. И вам меньше хлопот. Если в крематории, то скажите Вере относительно зубов (7 коронок, 3 литых и 2 литых на протезах), это для нее, чтобы вместе с урной отдали золото. Заочно отпойте меня в церкви и придайте земле. Это может сделать "...". Оденьте меня в ночную сорочку, которую сшила Вера, и на голову попроси, чтобы сшила. Туфли или тапочки на ваше усмотрение. Покрывало вначале белое, а потом гипюр, который я купила, 2, 3 метра. Платье шерстяное, серое с вышивкой, а остальное -в узелочке в шкафу. После моей смерти позвони Вере, потом дай телеграмму в "...", потом в "...."
                  "...."
                  Потом уже, после похорон, когда у тебя будет время, зайди к Фене, дашь ей 50 рублей за то, что она у нас зимой убирала, и за лето вперед.
                  на поминках надо поставить еще стол с дистанции , наверное, будет руководство и работники, человек 15. Каждый стол накройте клеенкой, потом скатертью и салфетками. Стулья попроси у соседки Александры Сергеевны и заранее ей скажи о дне похорон. Если не уместитесь, то лучше тогда сначала сотрудники, а потом наши. По справке в Елисеевском купите ветчины, колбасу, сыр, масло, в кулинарии - рыбу хорошую, паштет печеночный и отварных кур. а мясо можно попросить "..."
                  дома у нас в холодильнике масло, тресковая печень, шпроты, за дверью помидоры, зеленый горошек, соленые огурцы. Салаты сделайте мясной и рыбный, сельдь со свеклой Веру попроси, ну и остальное на ваше усмотрение (зачеркнуто), копченую колбасу купи хорошую. Готовить попроси наших, Веру и Иру
                  Из моих вещей отдай Вере кольцо с хризолитом, пальто зимнее с чернобуркой и пакет подписанный в чемодане. Ирочке золотые часы с браслетом и пакет в чемодане, всякие мелкие вещички, лежат в удлиненной коробочке. Любочке кольцо с голубым камушком, пока она маленькая - завещание на Ирочку, сберкнижка.
                  А тебе, Кутик , советую найти подругу на оставшуюся жизнь, как можно скорее, только одинокую без детей, а то она будет делать все для детей и внуков. И прощай, мой дорогой, единственный, я как перед Богом клянусь, что никогда тебе не изменяла, никто мне не должен, и я никому не должна.
                  Твоя Т.
                  ***
                  … А я вспоминаю Павловск… Финские сани, и серых белок… И кажется мне: несут Тоню и Геню финские сани… Несут на их Седьмое небо… и нет им препятствий…
                  Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

                  Комментарий


                  • #40
                    Сообщение от Otshelnik Посмотреть сообщение
                    Спасибо Любе, Voevoda. Как всегда, всё необыкновенно тонко, эмоционально впечатлительно, талантливо... Нравится читать её рассказы и... опасливо, что ли. Выдергивают они из обыденного, утилитарного. Привычного... И заталкивают в себя, горячо любимого, по-глубже... Спасибо.
                    +++
                    +++
                    Otshelnik очень тонко отметил.

                    Комментарий


                    • #41
                      Зеленые щи....
                      - …Таким образом, я уверена, что предлагаемая нами продукция займет достойное место в линейке премиум-класса!
                      Юля закончила выступление и слегка улыбнулась. Да, все верно, как учили: чуть губами и чуть глазами, тогда взгляд - мягче, а все выступление в целом несет уверенность и искренность. Кто-то зааплодировал. Юля покосилась на Шефа: доволен, улыбается, галстук теребит, сейчас узел растянет, встанет и скажет…
                      - Господа, давайте поблагодарим Юлию Сергеевну за прекрасную презентацию. И предлагаю переместиться в банкетный зал!
                      Юля попрощалась с гостями, пообещав завтра же направить необходимые бумаги электронной почтой. Шеф еще раз улыбнулся и подмигнул, мол, можешь быть свободна, дальше я сам. Юля зашла в приемную и велела секретарям организовать офисную машину. Все, домой! На сегодня хватит.
                      ***
                      Погрузившись в уютное нутро автомобиля, Юля поняла, как дьявольски устала. Еще бы: внезапно свалившееся повышение – назначение на должность руководителя департамента развития. «Внезапное ли?» – она улыбнулась этим мыслям. Ничего и не внезапное, а очень даже заслуженное! Сколько сил, терпения, курсов повышения квалификации… Все своим трудом, своим умом. И вот на корпоративе перед новым годом ей шепнули, что следующий год – год Дракона – непременно станет звездным. Юля улыбнулась еще раз: неудивительно, по гороскопу-то она – Дракон… Сегодняшняя презентация тому подтверждение: и показала товар, и прельстила «скромным обаянием буржуазии», и пошутила, где надо, и жесткость проявила… Умница, а не Юля, Юлия Сергевна!
                      Однако, а что ж мы так долго едем? И где мы едем, что за задворки и закоулки?
                      - Эй! – Юля вдруг поняла, что не помнит имени водителя. – Прошу прощения, вы там не уснули? Мы уже два часа едем – доехать не можем. Вы, что, города не знаете?
                      Водитель пожал плечами, не оборачиваясь.
                      - Юлия Сергеевна, так ведь на КАДе авария большая, вон, и по радио говорили, и в интернете писали… Я через центр и еду. Там же не проехать совсем, так я тут и…
                      - Там, тут… Меньше в интернете сидеть надо, лучше бы карту города изучали! Водитель вы, в конце концов! Или вы не местный, раз город плохо знаете?
                      Водитель несколько брезгливо дернул плечом и, все также не оборачиваясь, сказал:
                      -Местный я, Юль Сергевна, местный. Куда уж более. Не волнуйтесь, сейчас на Московский проспект вырулим.
                      Юлия откинулась на спинку сидения и ничего не ответила. Очень хотелось домой. В свою очаровательную квартиру на Васильевском острове, с видом на залив… Открыть дверь, погрузиться в долгожданную тишину и одиночество. Налить полную ванну, вылежаться там до морщинок на ладошках, закутаться в халат, налить бокал ледяного сухого белого вина, сесть на балконе и смотреть на серую гладь залива в остывающей дымке Белой, Ленинградской, Ночи…
                      ***
                      - Приехали, Юль Сергевна!
                      Юля дернулась – видать, задремала. Покрутила головой и разозлилась: да они еще в центре, возле Сенной площади! До залива, ванной, бокала и тишины еще… ох!
                      - Приехали, колесо пробил. Посидите минут десять, поменяю.
                      - Черт бы тебя побрал, - тихо выругалась Юля.
                      - Что? Вы что-то сказали?
                      - Ничего я не сказала! Выйду, ноги разомну. А вы меняйте уже быстрее, что ж за наказание сегодня?! Нашли место, где колеса колоть!
                      Место, и впрямь, было для нее знаковым: в доме 6 по Московскому проспекту, возле Сенного рынка (да, да, именно о нем писал Некрасов: «Там били женщину кнутом, крестьянку молодую…») когда-то жили бабушка с дедушкой… А до них – прадед с прабабушкой… Квартиру эту давным-давно продали: Юле на образование и на первую жилплощадь. А она и не грустила – жизнь неслась с бешеной скоростью, завывая на виражах, какое там – грустить о бабкином жилье?
                      Юля вошла во дворик перед домом. Посмотрела на окна второго этажа… Не узнала. Может, перепутала? Может, третий был этаж? Окна дома – доходного дома Вяземской в прошлом – ранее поражавшие Юлю индивидуальностью, превратились в череду клонов-стеклопакетов с близнецами-шторами.
                      Нет, все же, второй был этаж. Вот они – огромное, венецианское окно спальни, а рядом два поменьше – окна гостиной. И занавесь была ажурная, кружевная… И бабушка выглядывала из-за занавеси, когда ждала и волновалась, как Юла идет домой…
                      Бабушка была не родной. Двоюродной. Юле было шесть, когда родители решили разводиться. Маленькая Юля пугалась криков, материных слез, отцовских отлучек. И бабушка – мамина тетка – взяла ее к себе: «На время, Оля, на время. Пусть у вас все утрясется. А Юла у меня пока побудет» Юла – вот, как бабушка ее звала! Юла – с ударением на А и без мягкого Я.
                      Юля прожила у нее всю свою шестилетнюю весну и шестилетнее лето. Бабушка вставала рано, шла на рынок, покупала свежие яйца, зелень – душистый укроп, молодой, тугой лук, нежный щавель – и будила Юлю: «Вставай, Юла, курочка яичко снесла!» И кормила внучку восхитительным омлетом, а на обед варила зеленые щи из щавеля. Щи были легкие, кисленькие, а поверх бульона искрились бело-золотые разводы вбитого яичка… После бабушка надевала фартук, а маленькая Юля - крошечный фартучек, и вместе мыли посуду. А потом пили чай…
                      Бабушка всегда носила платья, даже дома. И подвивала волосы. И нитку жемчуга на шею. Юля садилась к ней на колени и теребила в пальчиках жемчуг, и ей казалось, что бабушка – самая красивая женщина на земле… «Девушка всегда должна быть опрятна и элегантна, Юла. Даже, если у нее не хватает на это денег…»
                      -… Не хватает денег, купите, девушка?
                      Юля вздрогнула и очнулась от воспоминаний. Рядышком стояла старушка с пакетом в руках. Из пакета торчала какая-то трава… Щавель!
                      - Купите, девушка, я недорого отдам. Пенсия маленькая, совсем денег не хватает, торговля не идет, все зелень теперь в супермаркетах покупают. – на Юлю смотрели прозрачные, словно детские, голубые старческие глаза. Почему у стариков такие светлые детские глаза?..
                      Юля вытащила бумажку из кошелька, передала женщине: «Этого хватит?» И забрала весь пакет. В горле встал ком. Развернулась и быстро пошла по двору. «Доченька, ошиблась! Много дала-то, пятьсот рублей, сдачи же нету! Миленькая, погоди!» Юля, смахивая слезы, мотнула головой, мол, не надо, все правильно… И вслед ей неслось: «Храни тебя Господи, доченька…»
                      ***
                      Присела на скамейку во дворе. Еще раз вздохнула глубоко. Листья щавеля щекотали лицо. Юля огляделась – никто не видит? – и откусила от кисловатого нежного листа. М-м-м! С наслаждением помусолила на языке!
                      ***
                      -М-м-м! – Сашка закатил глаза, потом состроил Юле страшную «рожу» и выплюнул зеленую кашицу. – Юлька, ну что в нем вкусного? Кислятина! Давай, я лучше тебя поцелую – так будет сладко…
                      И они целовались до одури, до жемчужных пятен перед глазами, до воспаленной кожи…
                      А после садились на широкий подоконник венецианского окна бабушкиной спальни и молчали, потрясенные друг другом…
                      И это была красота…
                      ***
                      Бабушка умерла легко, во сне. Просто остановилось сердце. Потрясенная Юлька, отбившись от увещеваний матери: «Тебе всего 18, а ему 23, куда ты едешь, что ты с собой делаешь?», - увезла в бабушкину квартиру Сашку. Молодая любовь помогла зализать раны потери. Первое горе сблизило их, и Юлька понимала, что за Сашей – на край света. Но не в обморочной рефлексии первой любви, а в созревающей женской сущности: люблю.
                      Сашка заканчивал Военно-морское училище, Юлька – первый курс института. Пришла пора решений.
                      - Юла, - Сашка нежно гладил ей затылок, - я устроюсь там и сразу сделаю тебе вызов. Ну куда ты поедешь? Там же гарнизон, а я лейтенант: ни жилья, ничего! Жить в общаге – это в лучшем случае. Первое время мне придется семь дней в неделю торчать на лодке. Ну, потерпи, Юла, полгодика потерпи!
                      Юля сжимала зубы, молчала, но предательские слезы текли и текли, и не могли остановиться.
                      Так и текли эти слезы, когда она, сидя на широком подоконнике венецианского окна, смотрела во двор. Сашка махал ей рукой. Потом развернулся и пошел в сторону метро. В сторону Московского вокзала. В сторону Мурманска…
                      ***
                      Через полгода Юлька узнала, что Сашка обзавелся подругой жизни. Юлька написала ему сухое письмо с просьбой не беспокоить больше.
                      И… понеслось!
                      ***
                      Она настояла – квартиру продали. Часть маме, часть Юле. Мама уехала к сестре в деревню: спокойнее, свежий воздух. Юлька не растерялась: бросила свой третьесортный институт, поступила в Финэк. На четвертом курсе уже работала, закончила блестяще, купила однокомнатную квартиру. Вышла замуж. Развелась. Кинулась в карьеру. Заработала еще и…
                      И ей 36 лет, она большой начальник в стабильном холдинге. И у нее все есть и… нет ничего. Давно нет бабушки, сто лет не видела маму. Нет мужа, ребенка. Даже собаки нет, даже фикуса!
                      Зато есть балкон, вино и одиночество.
                      ***
                      -Господи!- Юлька уткнулась в пакет со щавелем. – Господи-и-и! Это же невыносимо, глупо, пошло! Карьера, квартира, бизнес, доходность, креатив, мать его! Окон вспомнить не могу! На могиле ее когда была – не помню, да и дорогу к могиле не вспомню! Маме когда последний раз звонила? На Новый год? А сейчас конец апреля! Костюмчик выбираю, шефу улыбаюсь, а она же меня грела! Бабушка! Любила-а! И больше никто не любил…
                      - Юлия Сергевна, все готово, можно ехать.
                      -А? – Юля подняла голову. На дворе стало совсем темно.
                      -Юля… Юлия… Сергеевна, - водитель приблизился и протянул ей руку. В темноте, зареванная – Юля совсем не видела его лица. – Пойдемте, надо ехать. Я завозился, моя вина. Прошу прощения.
                      - За-а что? – Юля плохо соображала.
                      - За все, Юля, за все, - непонятно ответил водитель.
                      ***
                      Она открыла дверь, как и загадывала – отлежалась в ванной, завернулась в длинный халат.
                      Махнула дверью холодильника: положила пакет со щавелем и достала вино.
                      «Завтра непременно сварю зеленые щи. А в субботу поеду на могилку бабули. А затем куплю вкусностей и поеду к маме и тетке в деревню. И мы будем сидеть, говорить… И все станет на свои места»
                      Юля уснула… И снились ей жемчужные бусы. И водитель – а это почему-то был Сашка – гладил ей затылок и шептал всякую ласковую чушь…
                      ***
                      Утром ее услали в командировку. А через неделю Юля, брезгливо морщась, выудила из холодильника и выкинула пакет с сопревшей зеленой массой…
                      Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

                      Комментарий


                      • #42
                        Спасибо, Voevoda!... В паре-тройке страниц - судьбы многих... Счастливые? Несчастные?... Кто его знает. Но так вот кратко, точно, с характерным надрывом по живому... Не навредил бы только самой Любе этот самый постоянный надрыв... Ты береги её, Voevoda.

                        Комментарий


                        • #43
                          "Сережа, Сережа..."

                          -Мама, давай поговорим о любви… Ты знала любовь? Ты научила меня?
                          -Я знала, но тебя не учила…
                          -Почему?
                          -Потому , что без любви проще жить…
                          Мама, это неправда.
                          В 1947 году дед сидел в парке и держал за руку беременную бабушку. Она не знала, кого ждет. Не знала, что тебя. И очень, до мучений, хотела оливок! И дед бегал в какой-то гастроном и покупал ей, кулечек грамм на 100. Чтобы любимая поела. Она ела оливки и плакала: хотела дочку! И чтобы непременно назвать Ирой. А в семье уже была одна Ира, твоя сестра. А дед уговаривал: «Назовем, как захочешь. Это же только наша Ира!»
                          Почему же мы никогда не говорили о любви…
                          Она тебе перешивала одежду из своих гимнастерок: не было никакого иного белья. И ты выглядела, словно фарфоровая кукла – красивая! Бабушка умела тебя одеть…
                          Почему же мы не говорим о любви?
                          Не принято? ..
                          Тебя любил мой отец. Не знаю, что уж у вас вышло не так. Но он любил тебя… Мужчина – тот еще ребенок. И о любви расскажет по –детски. Отец тебе рисовал картины, помнишь? Он же хорошо рисовал; странно, что я не переняла его талант. Впрочем, может быть, моя проза – это от него?
                          И мы опять не говорим о любви!
                          Бабушка, в день похорон, если ты помнишь, держалась до последнего. И гостей проводила. И достойно так все… А после… После всего она сползла по ванной, цепляясь неловкими руками за эмаль… И плакала. Точнее, она выдыхала: «Сережа, Сережа!»
                          И мы не говорим о любви…
                          А это – «Сережа!» – самое тонкое и главное проявление любви! Для меня… Это их – удивительное, благородное! Я больше и сильнее не видела. Нет, видела: ты, мама…
                          Но мы с тобой так и не говорим о любви… Будто ее и нет.
                          Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

                          Комментарий


                          • #44
                            Дорога домой.

                            Кириллу повезло: он родился и красивым – очаровательный малыш, блондин с голубыми глазами, - и счастливым. А чем не счастье: юг Белоруссии, деревушка на берегу Днепра, весна ранняя, осень ласковая… У бати большое хозяйство – куры, корова, кошки, собаки. Рыбалки с отцом и дедом, красавица-мать, ласково воркующая над первенцем…

                            …родившиеся после сестры и брат, большая дружная семья, а он, Кирилл, уже взрослый восьмилетний мужчина, которому доверяют. Младших покормить, в магазин сходить. Батя записку напишет, а Кирилл вместе с денежкой продавщице отдаст. Она ему сумку соберет и сдачу в ладошку сунет. Кирилл придет домой и честно сдачу возвращает. А то, что батя смотрит мутным глазом и даже не пересчитает, а мамка лежит на кровати, отвернувшись – так это не беда, устали они.
                            ***
                            «Уставали» родители все чаще и чаще.

                            Органы опеки пришли тогда, когда Кирилл жарил макароны, чтобы накормить младших. Жарил сухие, ведь никто ему не объяснил, что сначала их нужно сварить… И Кирилл кричал тогда: «Оставь, тетка, я сам, я все сам, я все могу са-а-ам…»

                            ***
                            Суд был скорый, родителей лишили прав, Кирилла и младших - по детским домам. Чувствовал ли Кирилл сиротство? Пожалуй, нет. Воспринимал переезд в детский дом как авантюру, приключение. А летом забирал его уже очень пожилой дед. И все продолжалось: домашнее хозяйство, рыбалки, пацаны-дружбаны, знакомые с детства… Только не было «уставших» родителей.
                            ***
                            Учеба давалась Кириллу легко. По физике и химии шел с большим опережением школьной программы, преподаватели нарадоваться не могли, а Кирилл, чтобы размять мозги и развлечься, то бомбочку сварганит, то радио, то кипятильник, то еще какой прибор. Попадало ему, конечно. Но и не сильно: ну как такого смышленого наказывать? Университет в Минске сулили, но вздорный мальчишка вдруг фыркнул и после восьмого класса пошел в ПТУ. Затем на кирпичный завод в поселок. Его уговаривали, убеждали, орали, совестили… Ничего не помогло. «Сам в люди выйду, без помощи государства детям-сиротам!» Чертов характер!

                            Этот чертов характер и привел его, девятнадцатилетнего, к сомнительным способам получения легких денег. Что-то куда-то отвезти, что-то где-то забрать. Он не всегда знал, что везет и забирает.

                            Нет, сначала было не так! Все началось от любви… От любви к музыке и девушкам. Кто-то из работяг в поселке шепнул Кириллу, что в клубе скучно, ди-джея надо. И Кирилл, пытливый, интересующийся всем вокруг – попросился на пробы. Его взяли сразу – претендентов и не было. Вскоре заработала ночная дискотека и главная звезда – ди-джей Кай! Девчонки визжали. А некоторые рыдали. А еще ходили и смотрели томными, печальными, очень влюбленными глазами на юного, уверенного в себе, нагловатого ночного бога. И он, опьяненный, менял ощущения – и девушек – так часто, как того требовало терпкое, темпераментное молодое тело…

                            На девушек, да и на ночной образ жизни нужны деньги. Кирилл, уверенный в себе в свои девятнадцать, вдруг почувствовал, что обманул, перехитрил свою детдомовскую жизнь, обрел силу, власть… Свободу!

                            И взял очередной заказ – что-то куда-то перевезти…

                            ***
                            Под Новгородом он вышел в тамбур покурить. Очнулся под Тулой.
                            ***
                            - Тише, тише, сынок! Тише! Я уже «Скорую» вызвала… Ой, мальчик мой…

                            Кирилл очнулся и понял, что лежит на руках у незнакомой тетки. А тетка над ним, почему-то, плачет… Он попробовал пошевелиться, встать на ноги… Встал. Почти. Потому что ног больше не было.
                            ***
                            Много позже, уже после операции, Кириллу рассказали, что его выкинули из тамбура, а нашла его обходчица. Ноги попали под состав, отрезало почти до колен. Она перевязала ему культи, чем могла, вызвала скорую помощь и сидела с ним, боясь, что он опять потеряет сознание.
                            ***
                            - Кирилл, – профессор закашлялся, но тут же нашелся. – Кирилл, вы так много перенесли, что я не буду от вас ничего скрывать. У вас тканевый иммунодефицит. Проще говоря, начинается гангрена. Нужно резать еще выше, иначе… Сынок, иначе…

                            Профессор еще раз закашлялся, а Кирилл уже знал ответ: резать.

                            - Резать, Владимир Иваныч, а что еще делать?

                            «Я справлюсь! Я справлюсь и уеду! В свою Синеокую!»
                            ***
                            После седьмой реампутации, когда ноги ампутировали под попу, Кирилл попробовал покончить с собой. Но его спасла любовь.
                            ***
                            Ее звали Натой. Медсестра отделения травматологии. Она подходила робко, робко смотрела в бездонные голубые глаза, делая перевязки… И, однажды ночью, осталась… И жарко шептала на ухо… И тихо стонала от дерзких поцелуев…

                            Наташа ничего не спрашивала и не требовала. Кирилла это успокаивало: он боялся и не знал, что делать с женскими требованиями. Но, черт возьми, с каким трепетом он ждал очередной ночи!.. И жизнь продолжалась!
                            **
                            День за днем Кирилл шел на поправку. Потихоньку научили садиться самостоятельно. Потребовалась инвалидная коляска. Обратились в благотворительный фонд: гражданин Белоруссии не имеет прав на получение средств реабилитации в России. Коляска нашлась, а вместе с ней и пожилая, благородная дама, которая искренне стала заботиться о мальчике. Помогала чем могла. Кирилл окреп и попросился на Родину. Дама посулила квартиру в Туле – только останься, зачем тебе ехать? Мне некому завещать, а к тебе я прикипела, как к сыну…

                            Но… «Мне ничего не надо, я хочу дышать Родиной!» Кирилл, окрепнув, запросился обратно, в свою Синеокую. Ему грезился дед, скупой на слова, но щедрый на знания и любовь… Рыбалки на Днепре… Осень, берег, покрытый прелой листвой, по которой можно скатиться на попе, как на санках…

                            И ничто его не остановило.
                            Чертов характер!

                            И Кирилл уже добился встречи в консульстве. И билет ему купили. И Наташа плакала украдкой, провожая его…
                            ***
                            Родина встретила как мачеха.

                            Кирилл получил предписание: «Гражданин Богданович К.Н., инвалид первой группы, 1974 года рождения, без определенного места жительства, в соответствии с законом номер… от…. Направляется на постоянное место жительства в…» В дом инвалидов.
                            ***
                            Приспособиться к жизни в доме инвалидов можно было только одним способом – алкоголем. Путем совместного употребления алкоголя можно было влиться в компанию, обрести друзей… Кирилл приспособился. И нашел…

                            Через полгода оказалось, что денег совсем не хватает, и он, уже не брезгуя ничем, поехал на местный рынок – попрошайничать. Его жалели: такой молодой, красивый – и такой увечный. Давали больше, чем остальным. Некрасивым.
                            А однажды напоили прямо на рынке.
                            ***
                            Кирилл очнулся: тошнило страшно. Он сейчас просто умрет, выблевывая нутро, отплевываясь желудком. Открыл глаза. Там, где он находился, было темно, лишь кусочек серого неба – откуда? - из-за полусорванной… занавески? Кирилл сполз с матраса, подполз к окну, одернул занавесь. То, что он смог разглядеть, ему никакой информации не принесло… И Кирилл, плюнув, упал обратно на матрас: «Пусть все само пройдет..»
                            ***
                            Само не прошло. Его пнули, он перевернулся. Его пнули еще раз, потом заломили руки и, смердя нечищеными зубами и акцентом, проговорили на плохом русском: «Ты работаешь – ты живешь».

                            Кирилл понял, что попал в рабство.
                            ***
                            …Его банально напоили, подсыпав что-то… Лакомый кусок для такого рода бизнесменов: молод, красив, сиротка… Он не помнил, как его погрузили в поезд и увезли в, черт возьми, Петербург!

                            В Петербурге заставили в метро просить милостыню. Вечером деньги отбирали, оставляя лишь на выпивку.
                            ***
                            Кирилл старался не пить. Потому что если пить, то спиться можно слишком быстро. Гибкие мозги работали на перспективу: удеру!

                            Его били. Ради покорности. Тогда он, доведенный до отчаяния, бросался к подоконнику, подтягивался, садился на край и орал нечеловеческим голосом в лицо хозяину: «Я сброшусь на твою машину! Мне плевать, а ты лишишься своего «Лексуса»!» Тогда хозяин, плохо говорящий по-русски, отступал… Отступал перед решимостью этого славянина.

                            На «работу» вывозили каждый день. Кирилл старался успеть помыться и побриться: чистым и ухоженным подавали в метро больше, чем грязным и вонючим. Красота требовала жертв: в притоне были девушки, готовые постирать, но за это нужно платить деньги.

                            Кирилл научился прятать от хозяев.

                            «Все равно, удеру!» - эта мысль его грела, подстегивала, давала шанс…

                            И однажды…
                            ***
                            Однажды в метро он заприметил мужика – судя по форме и повадкам, бойца спецназа. Такие ничего не боятся.

                            - Брат, помоги. У меня нет времени долго объяснять – если следят, то сейчас будут проблемы.

                            Боец посмотрел на него и, ничего не говоря, тихо уволок в подсобоки метрополитена.

                            - А теперь быстро и четко.
                            - Я хочу домой. Денег почти нет. Паспорта тоже. Если не свалю – сдохну.

                            Боец посмотрел в глаза Кириллу.

                            Утром следующего дня Кирилл, как и всегда, вышел на «работу» на своей станции. Озирался нервно: придет или нет? Когда увидел знакомую уже стриженную голову – выдохнул. С бойцом были еще двое, это Кирилл определил наметанным глазом. Двое устроили потасовку на станции, чем отвлекли патруль, а боец, тем временем, подхватил Кирилла, и закинул на эскалатор.

                            - Ну, держись, парень!

                            Кирилл заткнулся и лихорадочно стал вспоминать молитвы. Ну, хоть какие-то…

                            На Витебском вокзале ждал еще один, такой же, но с билетом и с сумкой. Бойцы забросили Кирилла на полку, поставили коляску. Сунули сумку, там оказались штаны, килька, половинка хлеба, колбаса и бутылка водки.

                            - Давай, братка, давай! – бойцы похлопали Кирилла по плечу. – С богом!

                            И выпрыгнули из вагона.
                            ***
                            Кирилл ехал на запад и думал лишь о том, как бы ему поскорее убраться из этого сумрачного города…

                            Он не знает, что через 12 лет вернется в ненавистный город Петербург и встретит там свою судьбу. И она никогда не посмотрит на коляску – она всегда будет смотреть в глаза. И ночи у них станут незабываемы, а дни - наполнены теплом и дружбой. И город улыбнется ему, и быстро примет – что не с каждым бывает… И он будет счастлив с женой, он будет скучать по Городу, уезжая в отпуск, по Неве и рыбалкам, по черному коту, которого они подберут на улице и оставят жить у себя…
                            ***
                            Кирилл ехал на запад. И ему казалось, что теперь уж точно все будет хорошо…

                            автор:моя жена.
                            Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

                            Комментарий


                            • #45
                              автобиография?
                              как бы там ни было - очень понравилось!
                              Если женщина не скрывает свой возраст, значит она нагло довольна собой. :)
                              "Сама ты рупор" (long kast)

                              Комментарий


                              • #46
                                Сообщение от Уклейка Посмотреть сообщение
                                автобиография?
                                как бы там ни было - очень понравилось!
                                Почти.
                                Летающий Макаронный Монстр — мне как беларусу чужд духовно. Ползущий Картофельный Клубень — есмь творец вселенной из крахмала и воды.

                                Комментарий

                                Просматривают:

                                Свернуть

                                Обработка...
                                X